— Нет. Он бы раздражал, если бы это финансово никак не поддерживалось.

— Нет, иначе бы снимали клипы заранее. Видишь, снимать хочется на то, что нравится тебе. А я смотрю статистику — что в стримингах заходит — и думаю: да серьёзно, что ли? вот это говно? Да, это мои треки, но на них я меньше всего обращаю внимание. Все те песни, которыми, как я считаю, я догружаю вагон, — оказывается, их первыми из вагона выносят. Я в очередной раз убеждаюсь, что да, видимо, я не для всех.

— Изначально моя аудитория — это вообще все люди. Я ни на кого не ориентируюсь. Я никогда не был ни в какой тусовке, ни в каком обществе. Я никогда не был подростком, который рос во дворах, который мог спрятаться, знаешь, за общий движ. Я всегда был такой, знаешь, в стороне.

— Я рос в Кингисеппе (город в Ленинградской области. — Прим. ред.), и я там и музыкой-то не занимался. Я там играл в футбол, потом поступил в универ в Таллин, начал изучать звукозапись и игру на гитаре. Ну и думал, что лучше лишний раз ни с кем не увижусь, никуда не пойду, потому что я чётко понял, что с четырнадцати до семнадцати лучше пока наращивать интеллектуальный бэкграунд, чтоб потом можно было уже тратить. Не знаю, как у меня это вышло. Может быть, и нет.

— Слушай, думаю, я до сих пор человек, который выиграл лотерею, но грамотно понял, как это можно всё не разбазарить и во что-то превратить.

— Да, работы ******* [завались]. Даже без этого лотерейного билета я понимал, что уже в жизни происходит то, чего я хотел, но боялся. Я же, получается, четыре-пять лет скрывался за чужими спинами, чужими группами. Развивал себя именно в качестве звукозаписи, продюсирования, лайтово гострайтил. И потом я понял, что мне нужна пауза от этого. И не бросать же музыку, а с кем-то поработать самому. Ну и дало то, что дало. Дало то, что можно войти в любую тусовку, оставаясь собой.

— В моём случае да. Видишь, не страшно переобуваться, потому что вся моя музыка — это вечные переобувания. Вечно игра перед зеркалом.

— Ну, кто-то может посчитать и за переобувания. Видишь, в моём случае не страшно сделать что-то новое — это все примут. Мне нравились всегда и группы такие, которые делали не в одном жанре. Не страшно пустить девочку на передний план. Всё равно это будет работать на тебя и твоё имя.

— Кстати, немного по-другому. «NBA» начала набирать лёгкие обороты, и мы тогда с ней не общались уже месяцев четыре-пять...

— Ну, она ребёнок в голове. Ей двадцать три, но она очень зажатая. Она жила в Донецке всё время. То есть последние пять лет, когда я бухал, в неё стреляли. Человек шугается от фейерверков.

— Слушай, это сказывается. В тот момент, когда я решил её подтянуть на пару концертов в прошлом году: ***** [чёрт]. Я понимаю, что мне тяжело находиться в своей гримёрке и думать о том, что там человек рыдает в углу, не общается там...

— Нестабильная напрочь. Поэтому мне было очень тяжело, я говорю барабанщику: «Ваня, иди с ней пообщайся как ровесник». И после этих двух лайв-экспериментов я понял: да ну тебя ***** [нафиг]. Но спустя время решил: а дай-ка попробуем. Дай-ка сделаем презентацию тебя как вокалистки, и возможно, мы сможем с тобой работать. Дружить не будем — работать будем, нормально. Раньше с ней работали люди, которые делали экспериментальную музыку — ну, которую невозможно слушать. Я реально услышал в ней поп-голос, которого не хватает.

— Да. Я ей записывал мелодии вокала, слова как петь. Но часто она меня удивляла. У неё всё равно другое мышление, и ******** [круто] всегда сталкиваться с таким. Типа — может, вот так вот? А она на два этажа повыше этими же словами, и ты думаешь — вау! Работает. 

И вот когда мы записывали альбом, я поставил себе цель, что мы должны красиво его показать и много с него получить. И вот когда мы это всё записывали и сводили, «НБА» пошла просто круто вверх. Я впервые в жизни не упустил того, что обычно упускаю. Ну знаешь, из серии — какая-то вспышка бывает, и ты сидишь такой типа — ну да. И ничего не делаешь больше. А тут всё вышло. А у нас ещё и альбом готов. И за меня зацепились сразу мейджор-лейблы, и в итоге на Universal мы выпустили альбом.

— Во-первых, очень развязало руки очень хорошим финансовым авансом. Понятное дело, можно и своими силами выпустить, и песня найдёт своего слушателя, но когда трек специально пушат, чтоб отбить аванс, тебе намного проще. Условия хорошие.

— Пускай отсосут. Пускай отсосут, потому что следующий релиз будет наглухо панковым и записанным целой группой. До этого я всегда работал один. Потом понимал, что уже есть трек готовый, записанный, и ребята учат партии. Тут мы всё вместе сделали. Интересно было работать.

— Для себя. Когда я что-то делаю, я фантазирую, что, например, мне в голову пришла басистка Pixies и ей надо записать басовую партию. Как бы она сыграла? Дай ей четыре аккорда. Она бы вышла на ровной доле, не перескакивая через лады, и всё. Если бы зашёл другой басист, как бы он сыграл? Короче, у меня всё является фантазией.

Как я делаю музыку: я сижу и думаю, что реально записываю группу Sisters of Mercy. А потом склею это с группой Weezer. Вот что для меня музыка. Мне интересно разгадать звук и ходы людей, которых я люблю. Их не так уж много. И я вот их и комбинирую.

— Это самый больной вопрос. Я никогда не считал себя текстовиком. Ну в России у нас проблема какая — мы все любим сначала слова, а музыкальное сопровождение ***** [плевать]. Я не знаю, как я пишу это всё дерьмо.

— Всё основано, всё, естественно, берётся из жизни. Я понял вообще, что у меня нет ни одной песни про кого-то. Что вот она пришла туда-то. У меня всё идёт от себя. «Я» доминирует в 99 процентах. Жизнь-то жилась, жизнь продолжается. Я всегда делаю музыку. Потом, когда закончу с инструментами, понимаю, что теперь надо добавить голос. У меня нет ни одной песни, где я бы написал сначала слова

— Мы страна третьего мира. Мы как Румыния. Мы как ***** [блин] Сербия, Черногория, Босния и Герцеговина.

— Ну и что. Вот есть Little Big — окей. Это же ералаш. Gogol Bordello так же шли в двухтысячных. Наша музыка может быть актуальна где-то ещё только в качестве какого-то шапито. То, что мода пошла на всё русское, — ну, это всего лишь мода. Это не звук. Это пройдёт. Переключатся еще на кого-то — вот грузинский язык сейчас набирает обороты, например.

— Да. Как-то жизнь всегда показывала то, что ну не может же она всегда подсовывать людей тупее, чем ты. Сильные напарники появляются и проходят. Я понимаю моментами, что да, мне легче.

— Всё очень просто — там нет никаких сюрпризов даже. Я в какой-то момент понял, что можно быть очень дружелюбной группой.

— Раньше я относился к людям ***** [плохо]. Особенно к организаторам. Потому что все ********[плохо], и ты сталкиваешься с ******** [ерундой] . Сейчас другая волна — мы супер френдли группа. 

— Ну, когда все вокруг ******** [выпендриваются], значит, надо сделаться потише — и на этом выйдешь дальше.

— Тогда я был один вообще, ездил по городам на блаблакаре и пил водку. Сейчас я понимаю прекрасно: райдер надо делать аккуратный для себя. Можно, знаешь, только «Аэрофлотом» летать. Но это же что — это же не ******* [выпендрёж] никакой. Я чётко понимаю, что надо делать, чтобы как минимум не слететь ***** [нафиг]. Я не знаю, с чего у меня появилось такое понимание, — возможно, потому, что мне стало комфортно жить и ничего меня не ***** [волнует]. Уж наверняка не после появления ребёнка, а возможно, и благодаря этому.

— Два «Киндзмараули», литр «Джемесона», шесть «Ред Буллов», десять банок пива светлого местного холодного, серебряный строительный скотч — всегда нужен! Всегда необходим: чё-то перемотать, чё-то заклеить — то ремень с гитары слетит, то ещё что-то. Влажные салфетки, энтеросгель! А ещё в прошлом году у нас был в райдере кот больше шести кэгэ весом. Люди реально думали, что нужно привезти нам кота в клетке — и мы будем его гладить и успокаиваться.

— Да, в последний момент спрашивали: «Ну мы уже нашли, но он боится, надо быть с ним аккуратнее...» Ну, это была одноразовая шутка.

— После того как я их записываю, они мне перестают нравиться. Есть песня, которую я пишу уже полтора года. Вот она мне нравится. Я так долго ничего не делаю никогда.

— Не, я просто сделал один раз, понял, что нет, — и вот щас её вспомнил и пришло чёткое понимание, что́ надо делать. Это не сидел полтора года. Это не по мне. Не доверяю таким людям, которые там сидят и чё-то дрочат, дрочат и дрочат. 

— Да все пишут музыку трезвыми, ты что.

— Кубики двигать эти? Делать музыку или делать биты? Понятное дело, ты сидишь в говне, и «о, щас саб реально звучит пообъёмнее» — это немного другая  история. Да не, у меня же ещё работа с девяти-десяти утра, по часу-два. Причём это не связано с рождением ребёнка — я всегда так делал.

— Я помню чётко этот момент. Петербург. Станция метро «Московская» — там, где «Макдональдс», где эти дома уже на выезд. И пешеходный переход. Я был тогда с отцом. Может быть, мне было четыре-пять лет. Я помню, как мы жили в его квартире, где у него был плакат «Бэтмена»-второго. Мы вышли из дому, остановились на переходе, и впереди нас была девочка со своей матерью, где-то моя ровесница — тоже года четыре. Она несла воздушный шар на какой-то палке. Он был огромный, красивый, блестящий. Ветер срывает шар с палочки. Шар уносит вдоль травы, девочка орёт, мать орёт, типа чё происходит, шар цепляется где-то в траве за деревья, я бегу туда, понимаю, что на мне весь акцент и что я могу выступить очень красиво, и я при всех его лопаю! Как мне было плохо после этого! Лет пять-шесть. Я очень часто вспоминал тот момент как самый плохой в своей жизни.

— Мне было ***** [круто]. Там все взорвались в тот момент! Но вот в жизни сильнее не испытывал стыда. Тогда, знаешь, классе в пятом я засыпал, вспоминал этот момент — и рыдал, потому что я мог поступить по-другому.

— Нет, конечно, никто не ругал. И, видимо, я настолько тогда эмоциональную планку поднял внутреннего извинения за ситуацию, что после этого уже **** [наплевать].

— Не знаю. Тяжело к себе всю жизнь было повернуться лицом. А в какой-то момент я понял, что вот давно не поворачивался, наоборот, к себе спиной.

— А сейчас мне очень нравится всё только для себя делать, привлекая уже людей под себя. То есть я стоял у аппарата и помогал ему работать, а в какой то момент я просто взял его и выкупил.

— Мне не нравится, что люди с серьёзным видом говорят, что на чужом несчастье не построишь счастья.

— Ну, на меня свалилась лавина такая два года назад, когда после семи лет отношений встретил другую девушку — и всё **** (к чертям) порубил и начал жить так, как я хочу. Вот эта волна старческого тридцатилетнего порицания на меня обрушилась.

Но тогда я не зассал сделать то, против чего было много факторов. Я понимал, что делаю это для себя. Вот так же и в музыке: я не зассал сейчас набрать группу, записать три альбома.

— А Элла с нами как ребёнок, которого мы приютили, приняли все её болячки и синдромы. Она живёт в Ростове, сюда прилетает на мероприятия. 

— Да я думаю, что всё временно.

— Максимально, вообще. Ну, я иногда позволяю отклонения, но в основном да. Я не могу иначе, и мне надо, чтоб всё держалось в моих руках. Я очень люблю контроль.

— Ну мне ж с ним не в группе играть! Вообще я сделал финансовое самоубийство: собрал группу и не разложил им по фиксированным зарплатам, как в основном это бывает. Мы делим каждый гонорар, в определённых пропорциях. И знаешь, ***** [совсем] не скрипит сердце, когда ты понимаешь, сколько им отдашь.

— Я не могу две вещи: тратить и отдыхать. Спустить на всякую ****** [фигню] по 30 тысяч и не заметить — могу. Купить что-то реально нужное и важное — за 7500 — вот тогда я буду сидеть обдумывать. Шмотки тоже — у меня большая проблема: я ношу то, что ношу очень давно. Не понимаю новых вещей. У нас договорённости с одеждой (уже чуть больше года), моей группе, понятно, — кайф. А я думаю: ну ладно, заберу — ну и что? Лежит всё. Я и на ноутбуке-то работаю, который купил в 2012 году, а сам ноутбук 2010 года.

При этом страх пропасти — он не исчезает. Пропасть — это когда ты не можешь позволить себе то, что хочешь позволить. Купить «Мортал комбат», когда он вышел. Страх того, что ты не сможешь купить «Мортал комбат» в тот момент, когда нужно, — он всегда присутствует. Я очень бедно прожил восемь из десяти последних лет. 

— Не могу к этому прийти. Не знаю почему. Вроде бы, всегда не мог без путешествий, а сейчас два с половиной года нигде не был. Ну, ребёнок ещё. Короче, отговорки всегда найдутся. Вот вчера купил билеты в Черногорию. Думаю: ну ладно уж, можно позволить себе хоть десять дней ничего не делать. Но это тяжело для меня. Видишь, это тоже такая тяга к контролю, которая стала доминантной в жизни. Можно разложить обязанности в группе — на менеджера, на тур-менеджмент. И вот так вот ничего не делать, отвечать на входящие. Мне же важно изучить все моменты до конца, с кем что.

— *** [чёрт], на третий день, я думаю, уже взвою.

— Был такой момент: я просто сейчас посмотрелся в зеркало и увидел футболку. Совсем недавно. Концерт «Интерпол». И я там оказался один. Это редко бывает, я в принципе не хожу на концерты, а тогда — ну пошёл. Я понял, что смотрю на группу, которую люблю больше половины своей жизни. Смотрю за их ошибками, как они лажают. Слушаю все эти песни и понимаю: вот это то, что я хотел тогда, когда их слушал ещё в Кингисеппе, будучи в школе. Вот тогда у меня было на три-четыре песни подряд это ощущение что ** **** **** [ого] — что-то происходит. А потом отпустило. Вот это та секунда, которая поймалась.

— Ну вот я знаю, что полтора года не играл в футбол, и с сентября возвращаюсь наконец. Вот это вот кайф.

— Будни свободны больше, чем выходные.

— Всё, когда нахожусь дома. Очень классный момент случился. Я пять лет назад набил татуировку с днём рождения бабушки — 24 мая 1947 года, потому что я ****** [устал] её не поздравлять. Думаю: набью себе — и не буду забывать. И он родился в этот же день.

— Только двойную дату смерти (смеётся). Странно для меня было так адекватно принять рождение сына. Всегда думаешь, что когда будет подобная ситуация, то это ****[конец]: ты там напьёшься, откажешься, рыдать будешь. Нет.

— Ну всё равно стадии принятия разные бывают. Сложно было за месяц до её родов. Я не понимал, как можно было так поехать головой: это когда ты забываешь посмотреться в зеркало. Проверить свою внешность. Вообще как ты выглядишь. И ты не понимаешь, чего хочешь — поспать или что. Теряешь контроль за своей внешностью и плюс 10 кэгэ из ниоткуда.

— Сразу понял, даже когда мы ещё не начали с ней общение.

— ****** [ошарашило].

— Нет. Вообще у меня же очень лёгкий порог вхождения. Мне всегда нравятся девушки с большой грудью — вот и всё. А с ней как-то всё по-другому случилось. И когда увидел её во второй раз, подумал: ну, видимо, ***** [конец].

— Да я даже не хотел с ней общаться. Первый раз я попросил людей: давайте уедем срочно, потому что ну не хочу. Неприятно, потому что понимаешь, что, скорее всего, это никогда не будет даже близко твоим. Это был первый раз. Второй раз я увидел её в Петербурге и решил: ну, чтоб третьего раза точно не было, надо обосраться по полной, надо наговорить *****[чуши]. пять раз ****[плохо] пошутить, напиться и ещё крикнуть что-то вдогонку и спрятаться. А потом ей было скучно, и она написала через два дня: «Чё делаешь?»

— Ну, главное — я гармонично как-то выгляжу. Я сам удивлён. Обычно к таким людям теряешь сразу интерес. Которые чё-то там про свои спиды пели, орали, а потом всё — родили и сдохли. У меня пошло задом наперёд. Я понимаю, что ко мне уже не относятся как к подростку. Приятно это всё наблюдать. Песни остаются этими же песнями, но они стали уже как-то… как будто, знаешь, карандашом раньше написал, а сейчас ручкой обвёл. 

Текст: Яна Циноева
Фотографии: Ярослава Клочкова