Генри Миллер родился в Нью-Йорке в 1891 году — через год после смерти Винсента Ван Гога, при жизни продавшего всего несколько картин, и через месяц после смерти Артюра Рембо, написавшего все свои бессмертные стихи ещё в подростковом возрасте. Жизнь и деятельность Миллера стали развитием идеи «проклятого художника» уже в ХХ веке: он преодолел отверженность и безвестность, погубившие Ван Гога, и опроверг формулу Рембо (она утверждает, что гением рождаются, а не становятся, поэтому если ты не открыл в себе гениальность к двадцати годам, то так навсегда и останешься бездарностью). В отличие от Артюра Рембо, Миллер всерьёз взялся за перо, когда ему уже перевалило за тридцать, а первый свой роман издал только после сорока. Как и Ван Гога, его не смутили долгие годы работы в стол и бедность, которую Миллеру со скрипом удалось победить только после пятидесяти.

Родители Генри Миллера были немецкими эмигрантами, очень далёкими от искусства и метафизики: отец владел ателье мужской одежды, а мать была домохозяйкой, которой приходилось растить не только Генри, но и его умственно отсталую сестру. После окончания школы Генри пошёл работать в ателье к своему отцу по настоянию матери, которая надеялась, что Генри-младшему удастся предотвратить пьянство Генри-старшего, каждый день закладывавшего за воротник. Становиться портным и сиделкой Миллер не собирался, так что вскоре бежал из дома и пустился в путешествие по Западу Америки. Основными развлечениям Генри в ту пору были спорт и регулярное посещение борделей — к двадцати годам он трижды успел переболеть триппером. Когда однажды они с другом ехали в мексиканский бордель в Сан-Диего, Миллер увидел рекламу лекций известной анархистки Эммы Голдман и решил их посещать. Голдман открыла Генри целый мир литературы и философии — Ницше, Достоевского, Ибсена и других. Эти лекции заронили в Генри семя культуры, которое решительным образом поменяло курс его жизни — но не сразу.

К двадцати шести годам Генри вернулся в Нью-Йорк и женился в первый раз, а через год у него родилась дочь. В поисках пропитания для молодой семьи Генри работал кондуктором, мусорщиком, библиотекарем, страховым агентом, продавцом книг, а в итоге оказался клерком в почтовом отделении «Вестерн Юнион» и осел там на целых пять лет. К тридцати годам он был очень далёк от того, чтобы стать писателем или художником, о существовании которых знал разве что по книгам. В его тогдашнем круге общения верили в то, что художники и писатели не мрут от голода как мухи, так же слабо, как в существование инопланетян. Но внутри у него сидели лекции Голдман, Ницше, Достоевский и компания, с книгами которых он не расставался все эти годы. К тридцати четырём годам Генри бросил затею быть семейным офисным обывателем и решил вместо этого стать свободным художником, даже если это означало голодную безвестную кончину: «Каждый день люди подавляют в себе инстинкты, желания, порывы, интуицию. Нужно выбраться из [чёртовой] ловушки, в которую попадаешь, и делать то, что хочешь. Но мы говорим себе «нет», у меня жена и дети, об этом лучше не думать. Вот каким образом мы каждый день совершаем самоубийство. Было бы лучше, если бы человек занимался тем, что ему нравится, и терпел неудачу, чем становился преуспевающим ничтожеством. Разве не так?»

Основной опорой на новом писательском пути для Миллера стала его вторая жена — Джун Эдит Смит. Именно в постели с Джун его застала первая жена, после чего последовал развод, и именно Джун настояла на том, чтобы Генри ушёл из офиса и посвятил себя творчеству. Оставшийся без денег и без работы Миллер, пользуясь своим коммивояжёрским опытом, ходил от дома к дому и поштучно пытался продать свои напечатанные стихи в прозе. Естественно, ничего не получалось, потому что стихи — это всё-таки не зубные щётки, и нужны далеко не всем. Тогда за продажи взялась Джун и, выдавая стихи за собственные, достаточно успешно стала распространять их в кафе, ресторанах и дансингах, попутно обзаводясь множеством знакомств среди мужчин, которые покупали эти стихи скорее из симпатии к их продавщице, а не от любви к искусству. Один из покупателей — женатый и намного старше Джун — влюбился в неё и заявил, что будет спонсировать написание целого романа, так как не ожидал, что кокетливая и легкомысленная Джун будет способна написать несколько сотен страниц связного текста. Но за писанину ведь отвечал Генри Миллер — так что достаточно скоро роман был закончен, и меценату Джун пришлось выложить на стол обещанную круглую сумму. Миллеры получили 2 000 долларов и отправились в путешествие по Европе, которой суждено было стать настоящей творческой родиной Генри. Роман, обеспечивший ключевое путешествие в жизни писателя, так никогда и не был опубликован, но его название говорит о многом: Генри Миллер впервые попал во Францию благодаря «Взбесившемуся члену».

В Париже произошло истинное рождение Миллера, и несмотря на то, что по большей части он жил бедно и впроголодь, именно в европейской столице он познал, что такое свобода, попал в богемную среду и нашёл друзей и единомышленников, разделявших его художественные и философские устремления, в противовес грязному и приземлённому Нью-Йорку и семье, так никогда и не признавшей за ним права быть другим. За пару лет до отъезда в Европу Генри, уже вставшему на творческую стезю и бедному как церковная мышь, пришлось некоторое время пожить в родительском доме. Тогда его мать говорила: «Если кто-то зайдёт, сосед или кто-нибудь из друзей, убирай машинку и прячься в туалет. Не надо, чтобы они знали, что ты здесь живёшь», — и Генри прятался в туалете. Иногда он сидел там по целому часу, чтобы никто не знал, что в семье Миллеров завёлся писатель-нищеброд. В Париже тоже приходилось жить впроголодь, но зато всё было по-настоящему: несмотря на полное отсутствие денег, несмотря на скорый развод с Джун, несмотря на голод и необходимость попрошайничать у друзей и знакомых, Генри постоянно писал — длинные письма, дневники, рассказы, газетные статьи, вёл записные книжки и собирал уверенность и опыт для первого серьёзного романа.

В тридцать девять лет в Генри произошёл ключевой перелом, и он написал своему другу в письме: «Завтра начинаю работу над Парижской книгой: от первого лица, без цензуры, без структуры — пошло всё [к чёрту]». Так он начал работу над «Тропиком Рака», лёгшим в основу его первой и самой влиятельной литературной трилогии, посвящённой его отношениям со второй женой Джун, музой и мучительницей, превратившей его в писателя. Через четыре года «Тропик Рака» был впервые опубликован благодаря Анаис Нин, писательнице и подруге Миллера, которая в свою очередь взяла деньги на печать книги небольшим тиражом у Отто Ранка — ближайшего ученика Зигмунда Фрейда. К 1939 году в Париже была опубликована уже вся трилогия — «Тропик Рака», «Чёрная весна» и «Тропик Козерога» — в издании, специализировавшемся на эротической литературе, продававшейся из-под прилавков. Не только рискованные истории о раскованном образе жизни сделали произведения Генри Миллера популярными, но и его избыточный и свободный литературный стиль. Тексты Миллера пухнут от множащихся ассоциаций, как разрастающаяся раковая опухоль смыслов. Эта языческое словесное изобилие, примиряющее противоречия, стало эстетической особенностью Миллера и философским фундаментом его размышлений о своей жизни и современном мире: «Цивилизация — это наркотики, алкоголь, военная техника, проституция, машины и рабы машин, низкие зарплаты, плохая еда, плохой вкус, тюрьмы, исправительные колонии, сумасшедшие дома, разводы, извращения, жестокий спорт, самоубийства, детоубийства, кино, шарлатанство, демагогия, забастовки, локауты, революции, путчи, колонизация, электрические стулья, гильотины, саботаж, наводнения, голод, болезни, гангстеры, денежные магнаты, лошадиные скачки, показы мод, пудели, собаки чау-чау, сиамские кошки, презервативы, дикие свиньи, сифилис, гонорея, безумие, неврозы, и так далее, и тому подобное». Книги Миллера пользовались популярностью в Европе, однако в США они были запрещены и попадали только в виде контрабанды из Европы, а потом и из Мексики. Один из главных американских романов ХХ века «Тропик Рака» был впервые издан в США только в 1961 году, когда самому Миллеру, давно вернувшемуся на родину, было уже семьдесят лет.

Генри Миллер прожил восемьдесят восемь лет, был пять раз женат и кроме миллионов букв и нескольких десятков книг оставил после себя ещё и тысячи акварельных рисунков, выставлявшихся ещё при его жизни по всему миру. Для современников Миллер был флагманом свободы: до него никто не писал о сексе, отчаянии и инстинкте свободы так откровенно и в таких выражениях, не ставил физическую любовь в один ряд с прочими естественными физиологическими нуждами вроде вкусного обеда и хорошего алкоголя в правильной компании. Миллер старался быть «круглым человеком», преодолевшим дихотомию между физическим и духовным, и таким образом победившим понятие греховности: всё естественно, всё природно, всё позволено. Миллер любил цитировать «Гаргантюа и Пантагрюэля» Франсуа Рабле, где была описана Телемская обитель с её надписью на вратах «Делай что хочешь!»; а также Блаженного Августина, расширившего эту формулу до «Люби Бога и делай, что хочешь». Бога Миллер понимал вне религий — он обожествлял саму жизнь, творчество и людей, а церковь посещал только в детстве — и то потому, что при ней создали юношескую военную бригаду под названием «Батарея А береговой артиллерии».

Издание «Тропика Рака» в США в 1961 году сработало как один из основных триггеров сексуальной революции и выполнило функцию своеобразного цензурного ледокола: несколько лет после его выхода издательство таскали по судам, пытаясь доказать, что они незаконно печатают порнографию. Только к 1964 году издателям удалось в суде обосновать, что книги Миллера имеют в первую очередь художественную ценность, а сам он — культурное достояние США, а не скабрёзный смутьян, пишущий похабные книжонки. Дело «Тропиков» воодушевило целую плеяду молодых американских писателей, впоследствии названных битниками: Уильям Берроуз, Джек Керуак и Аллен Гинзберг стали открыто писать о сексе, наркотиках, гомосексуальной любви и других признаках сексуальной революции и либерализации общества. Проза Миллера показала, что добро и зло — вымышленные категории, что есть человек и его нужно принимать целиком, без остатка; что простая жизнь, а не героические приключения, может быть осмысленной, одухотворённой и переполненной до краёв: «Как это прекрасно! Это означает, что важна душа, Святой Дух, — не нравственность, но этика. Тот, у кого в теле здоровый дух, не совершит дурного поступка. Тогда, поступая как хочется, человек может доставить лишь счастье — себе и своему ближнему».